Записки из онкологии: Вся Украина едет лечиться в Донецк

Клиники Донецка и Луганска бесплатно принимают на лечение онкологических больных из городов, занятых украинской армией.

Это – беспроигрышный шаг республик Донбасса в условиях обнищания населения и тотальных поборов на Украине.

Подпишитесь на новости «ПолитНавигатор» в ТамТам, Яндекс.Дзен, Telegram, Одноклассниках, Вконтакте, каналы YouTube и TikTok.
Для подписки на уведомления в баузере нажмите здесь.

«ПолитНавигатор» представляет выдержки из дневника находящейся на длительном излечении дончанки, чьими соседями по больничной палате оказались люди с территории, подконтрольной Украине, решившие воспользоваться гуманитарной программой воссоединения народа Донбасса.

Подпишитесь на новости «ПолитНавигатор» в Telegram, Facebook,  Одноклассниках или Вконтакте

…Этот месяц выдался абсолютно сумасшедшим для персонала Донецкого онкоцентра имени академика Бондаря. Впрочем, и пациенты тоже тихонько шалеют от непривычной толчеи.

Врачи ходят с фиолетовыми подглазьями, принимают новых пациентов с утра до вечера, следят за самыми слабенькими, успокаивают тех, кто постоянно плачет от страха, который для онкобольного — худший враг. Неугомонно прорабатывают новые схемы лечения. Поутру к ним вечная очередь: под кабинетами сидят те, кто стремится получить койко-место.

Рассчитанное на бывшую Донецкую область отделение неспособно принять абсолютно всех тех, кого родственники смогли привезти через украинские блокпосты. Даже если поставить дополнительные койки и к потолку пациентов скотчем приматывать. Хотя, надо отдать должное, — врачи пытаются уместить максимальное количество больных в отделении…

Впечатление, что в паломничество в ДНР отправилась половина Украины. Иногородних слишком много: передаваемое голубиной почтой известие, что в Донецке есть препараты по государственной программе, обошло всех. И люди приехали.

На Украине бесплатные онкологические медикаменты давно не существуют как класс, но даже если выложить большие деньги за сами лекарства, банальная госпитализация тоже выльется в приличную сумму. По сравнению с этим донецкие условия— как небо и земля: даже многодневная доставка в онкоцентр еле дышащего родственника – в итоге, как овчинка, стоит выделки.

***

Капельница… Лежу, капаюсь себе тихонько в манипуляционной, одна радость — сегодня завершающая процедура перед долгожданным перерывом. На соседней кушетке — женщина, похоже, что из «новеньких». Это те, кто недавно получили диагноз, и еще не совсем сжились с мыслью, что рак — это стайерский марафон, а не спринтерский забег. Потихоньку начинаем болтать — что еще делать двум людям на соседних кушетках? Узнаю, что она из Мариуполя.

– Да тише ты! – шикает сидящий рядом её муж и косит на меня глазом.

– А что такого? Человек спросил, я ответила, – с достоинством обижается она, но замолкает.

Когда муж уходит на другой этаж за каким-то уточнением к лечащему врачу, мы возобновляем беседу.

– Мы раньше проводниками работали. В Питер часто ездили. Вот сейчас в Донецке люди такие спокойные, уравновешенные — прямо как в Питере, один в один, несмотря на войну. У нас не так — все нервные, настороженные…

А ещё у нас, в Мариуполе, вы представляете, медсёстры часто подменяют медикаменты, которые пациенты купили за свои деньжищи… А потом их перепродают. Вот так и приносят больным пустую капельницу с физраствором одним — попробуй потом, докажи, что конкретно в тебя влили… У вас нет?

– Кошмар. Нет, я уже год лежу, такого ещё не видела… Хотя про такие случаи в Мариуполе не от вас одной слышала. – отвечаю.

Так, к стыду своему, и не узнала, как её зовут.

***

Утром, перед утверждением индивидуальных листов лечебных программ, медсёстры деловито везут получаемые на отделение лекарства большими тележками, – вроде тех, что в супермаркетах. Сказать, что сияют от счастья — не сказала бы, скорее, деловито-сосредоточены. Слишком много повидали — до сих пор живых, благодаря химиотерапии, и тех, кого спасти не удалось: коварная это болезнь. И всё равно, их лица торжественны. К вечеру ноги медсестёр будут в мозолях: предстоит обеспечить потоком штативов с капельницами гораздо больше народу, чем обычно — палаты забиты…

Больные, настрадавшиеся, очумелые от поездок через украинские блокпосты, мирно лопают диетическую больничную еду, никто не капризничает. Их можно понять — медики оказались в положении опытных нянек, на которых свалился целый эвакуационный вагон добавочных малышей. На каждого — свой, необходимый, минимум заботы. «Анализы будут после двух, решение о капельнице примем завтра!». «Тут обязательно нужен антибиотик, я впишу его в лист назначений, медсестра вколет по графику!». Неизбывная усталость, стёртые ноги…

Лаборанты еле справляются с бесконечным потоком анализов. Пациенты с той стороны рассказывают страшные вещи: у них, оказывается, даже при госпитализации нельзя получить право на бесплатный биохимический анализ. Может, где-то и можно, только какая разница, если всё равно на Украине лечить нечем? А стоимость онкопрепаратов, повторюсь — в десятки раз превышает цену и сопутствующей терапии, и стоимость самых изощрённых анализов. Вот и летят к нам своего рода раковые «дикие гуси» с той стороны, лысые, в платочках, с характерными одутловатыми лицами, с отчаяньем в глазах, с неуёмным желанием жить…

***

Егоровна. Не знаю, сколько этой бабушке лет. Лежит она обычно долго — день химиотерапии, и бац! – температура поднялась. Общеукрепляющая терапия, поддерживающие капельницы, антибиотики. Только анализ крови пришёл в норму, и влили следующую дозу лекарства — лейкоциты уходят чуть ли не в минус, опять отмена курса, и очередная попытка персонала подлатать боевую бабушку. Но она не унывает. Рассеянный, ласковый стариковский взгляд, и рассказы — как жизнь жила, как детей воспитывала…

К ней часто приезжает дочь. Старшие дети, видимо, разъехались, а она беспокоится, как там мать в больнице. Приличная дама, слегка за сорок, из тех следящих за собой женщин, возраст которых неопределим. Ездит на своей машине, возит мать туда-сюда, ну и через день привозит ей торбу домашней еды.

Ездит «с той стороны». С домашней едой. Раньше полудня ей редко удаётся попасть в Донецк. Рассказывает, что старается быть на блок-посту одной из первых, занять очередь в три — четыре часа ночи. Время и условия стояния на украинском блок-посту зависят лишь от желания левых пяток украинских военных. Подробностей не сообщает. Только красноречивый и ироничный быстрый взгляд: «Ну что ты как маленькая, будто сама таких элементарных вещей не знаешь?».

Ну и хорошо, что не знаю. Пара часов — и ей пора в дорогу, чтоб глубокой ночью приехать домой. Хотя, это уж как решит левая пятка тех, кто на посту. Вот так. Так и живут.

***

Завтра и у медиков, и у больных будет новый день. Всё по ежедневному графику. Анализы – завтрак – уборка палат – кварцевание. Штативы с капельницами. Кому-то — излечение, кому-то просто случайно подаренный год, у кого-то уже и не будет надежды.

Но те люди, которые после курса прохождения лечения вернутся домой, уже точно будут знать правду. Кто враг, а кто друг.

Кто враг – «защищающая» их Украина, которая позволила им свободно, по-европейски, умереть от рака в своих кроватях, в абсолютной свободе от государственных программ, в безбрежной независимости от дорогостоящих лекарств.

И кто друг — Россия, которая за последний год моего лечения, на моей памяти, не один, и даже не пять раз присылала онкологические медикаменты. Но такой большой объем, совершенно колоссальный — давно не припомню. Есть практически абсолютно все виды препаратов. Бесплатно.

Это вам не печеньки Нуланд. Те, накормив пару десятков майданутых, в итоге вышли не то, что золотыми — по цене уранового лома в ртутной ванной. Все деньги, которые Украина могла бы потратить на своих больных, в итоге «леди смерть», Супрун, отправила к своим хозяевам в США. Первосортная цена за сытость горстки дебилов, похрустевших майдановским печеньем: десятки тысяч своих же сограждан, умирающих без лекарств.

А мы их пролечим. Раз уж вы, укры невозможные, так и не поняли, в чем именно заключается ваша свобода. У вас она — свобода от вывоза мусора, свобода от горячей воды, свобода от права на медицинскую помощь. И теперь это — очень, очень надолго.